Сергей Лукьяненко - Пристань желтых кораблей. [сб.]

Главреж задумчиво покивал.

— Любопытная трактовка… Да-с. А не слишком ли круто?

— Спектакль-то для взрослых, — храбро пискнула Лида.

— Ну да, понимаю, — главреж кивнул, однако из состояния мозговой активности не выпал. — Ребята, а зачем мы переделываем детский спектакль для взрослых? Давайте сыграем… э-э-э… “Сон в летнюю ночь”? Или…

Из-за спины главного вынырнул помреж. Молодой и энергичный, он давно уже занимался делами творческими, оставив главному режиссеру любимую тем административную часть работы.

— Леопольд Львович, вы помните, как на прошлой неделе мы обсуждали политическую ситуацию в стране? Все нестабильно, неясно, борются силы старые и новые… то есть, старые и очень старые. Брать спектакли советских лет — провокационно. Брать спектакли диссидентов — а вдруг обстановка сменится. Западные авторы — сами понимаете. Лучше всего использовать детскую сказку для создания забавного эротико-комедийного скетча. Никто не придерется, и пойдет в любой аудитории. Хоть для старых коммунистов, хоть для молодых бизнесменов.

Утонувший в тарахтении помощника, главреж замахал руками:

— Да помню, помню, Игорь Константинович! Но зачем “Трех Толстяков” взяли? Сказочка-то насквозь политизирована!

— Во дает, старик, — прошептала Лиде успокоившаяся Танечка. Главному режиссеру уже было не до вопроса о неработоспособности второй травести. — Поумнел…

Игорь Константинович потупил глаза.

— Да, погорячились… Текста никто толком не помнил… да еще по радио объявили, что большая часть нас — за возврат к коммунистическому прошлому.

— Голосование же недействительным признали, — вновь блеснул эрудицией главный. — Так что делать? Всю политику из сказки не выкинешь, сюжета не будет!

— Новое прочтение, — твердо заявил помощник. — Не с точки зрения путчистов Просперо и Тибула, а с точки зрения правительства народного триединства.

— Кого?

— Трех Толстяков.

Главный повернулся и молча побрел в хвост автобуса. Игорь Константинович улыбнулся труппе и громким шепотом заявил:

— Человек старой закалки… Что ж, роли вы знаете, зритель неприхотливый. А что такое мешок картошки на каждого за выступление — не мне вам объяснять!

— Ее ж еще выкапывать самому надо, картошку эту! — хмуро буркнул старик Семенов, игравший в спектакле роль ученого Гаспара. — По грязи…

— Ничего, зато крупной наберем! — оптимистично возразил юный подхалим Толик, по причине молодости и хрупкости — канатоходец Тибул. Высоты он панически боялся и поэтому никак не мог вжиться в свой образ.

На этом дискуссия о спектакле и закончилась. Автобус приближался к месту своего назначения -селу деревенского типа — Махаловке.

Дом Культуры села Махаловка был полон. Приезд артистов, пусть даже из областного центра, был здесь редким событием, и собрались все. В первом ряду сидела местная элита — председатель сельсовета, врач, ветеринар, продавщица магазинчика и ми­лиционер. Народившаяся буржуазия и нарождающееся фермерство представлены не были. В Махаловке роды явно обещали быть поздними и затяжными.

Булкина стояла за кулисами в костюме мальчика Тутти. Самый критический миг — сцены, где надо было играть за двоих, — пока еще не настал. Сейчас она надувала реквизит — большую, в рост настоящей двенадцатилетней девочки, куклу из резины телесного цвета. Кукла была куплена помрежем Игорем Константиновичем в американском секс-шопе. По официальной версии — для сексуально озабоченного друга, который умер от инфаркта, не дождавшись подарка. По неофициальной — жена Игоря обнаружила куклу в его портфеле и устроила грандиозный скандал. Выкидывать куклу бережливый Игорь не стал, а оформил ее в бухгалтерии театра как рекви­зит. Теперь она всегда была у него под руками, но вдали от глаз ревнивой супруги.

Говоря откровенно, именно это и явилось причиной постановки “Трех Толстяков”.

— Лид-дочка, мил-ленькая, — странно запинаясь пробормотал “Тибул” и шлепнул Булкину по попе. Вживаясь в роль отважного канатоходца, он явно выпил для храбрости. — Как планы на вечер?

Булкина смерила Толика надменным взглядом наследника престола и спросила:

— Милый, почему ты проявляешь ко мне внимание, лишь когда я играю мальчишеские роли?

“Тибул” смутно улыбнулся и побрел в отгороженную ширмой гримерную. Булкина, продолжала надувать куклу. С легкими щелчками из нежно-розовой девичьей груди прорезались коричневые пуговки сосков.

— Отвратительно, — сказала Булкина, разглядывая куклу. Потом закрыла вентиль, и втолкала трубочку, через которую надувалась кукла, ей в пупок. Все прочие места практичные американцы зарезервировали для других целей.

— Быстренько, быстренько, — заторопил Лиду подбежавший помреж. — Сейчас твой выход…

Вдвоем они принялись одевать куклу в прозрачное кисейное платье. Краем глаза Лида следила за происходящим на сцене. Там прыгал в окружении чахлой массовки ученый Гаспар. Задрав голову он комментировал переход Тибула по канату через площадь. Играл Семенов хорошо, некоторые зрители даже поднимали глаза, словно надеялись увидеть под низким потолком канат и идущего по нему Тибула.

— Ах! Ах! — кричал Семенов. — Мое сердце прыгает, как яйца, опущенные в кипяток!

Зрители одобрительно матерились.

Гвардейцы из массовки тем временем громко разговаривали о том, как они готовятся подстрелить Тибула. Танечка, уже переодетая во Второго Толстяка, сидела за кулисами, занеся молоток над капсюлем от охотничьего ружья. Семенов продолжал надрываться:

— Тибул обращается к гвардейцам! Он обещает им мир, землю и деньги! Тибул опытный популист, гвардейцы заколебались. Они дерутся друг с другом! Ах! Ах!

Настал черед первого появления наследника Тутти и его куклы. Лида глубоко вдохнула — и, вальсируя, вышла на сцену. Кукла, завлекательно улыбаясь широко раскрытым ртом, болталась в ее руках.

В зале повисла мертвая тишина, нарушаемая лишь похрустыванием семечек. Впрочем, оскорбленными или возмущенными зрители не выглядели. Скорее — заинтригованными.

— Срамота! — сказала продавщица. Но как-то неубедительно.

— Раз-два-три, раз-два-три, — кружась с куклой, говорила Лида. — Я — Тутти, наследник Трех Толстяков! Меня не пускают играть с детьми, и мой единственный друг — это чудесная наду… заводная кукла. Раз-два-три! Как я люблю тебя, моя милая кукла!

В зале стали похохатывать. Кто-то одобрительно выкрикнул: